Текст представлен в авторской редакции.
© Автор статьи - Александр Василенко.
РАЗМЫШЛЕНИЯ У ПАРАДНОГО ПОДЪЕЗДА
И все-таки, все-таки... А вдруг графомания? Вдруг насмешки, пинки, пощечины, смешки?.. Кого из начинающих авторов не преследовал подобный ужас?
Графомания – слово-то какое! Какой же преогромный заряд негативной энергии в него заложен. Графоман, наркоман, некрофил, педофил... Как органично входит оно в ряд жестоких слов-пощечин. А вот в Интернете журнал с названием «Графоман» появился. Мол, сидим тут в уголке, никого не трогаем, примус починяем. И слово это, мол, не такое уж плохое. Что ж тут плохого-то, любить писать? А уж who is who, кто есть писатель, а кто графоман – пусть нас любезный читатель рассудит!
Да, знакомо. Высшей инстанцией является мнение читателей. Приговор читательской общественности – окончательный и обжалованию не подлежит. Ладно, все правильно. Литература бывает только хорошей, а все прочее следовало бы называть макулатурой. (Стругацкие)
Конечно, и читатели бывают разные. Критик, скажем – это образцовый читатель (по С. Лему). А критика – это «верхушка» читательской среды.
Только вот, оказывается, что в современном мире читателем ой как хорошо можно управлять. «Не гений и ум творцов произведений культуры определяет их судьбу, а отношение к ним масс-медиа. Они в состоянии возвеличить ничтожное и бездарное и не допустить к жизни великое и талантливое»(А. Зиновьев). Ему вторит Э. Геворкян: «В наши времена критики превратились в «специалистов» по рекламе своих друзей-писателей либо же издателей». То есть при наших очень развитых технологиях теле-радио- промывания мозгов запросто можно внедрить в массы любое мнение. Вот кстати одно из них очень хорошо озвученное С. Фельде: «Бытует мнение, что русской литературы в Германии нет. Есть только русская графомания». Вот что ответил на это интервьюируемый редактор альманаха «Семейка» В. Авцен: «Слышится здесь некий столичный снобизм: мол, в провинции (а эмигрантская литература – по-своему провинция) ничего путного по определению быть не может».
То есть выходит, что графомания, вроде как чисто географическое понятие для некоторых?
Ан нет! Читаю в одном из журналов: «Фантастика, вообще говоря – это одна из собственных территорий графомании. Точнее будет сказать, что фантастика – это коммерческая литература и поэтому по сути своей графомания». (В.Т. – достаточно известный в литературных кругах Киева критик).
Дальше – еще чуднее. Распечатываю статью из Интернета «Графы и графоманы». Известный и любимый мною писатель утверждает в этой статье, что наш классик, гордость русской литературы Лев Толстой – графоман! «Я, – говорит автор в статье, – не помню случая, чтобы хоть одна строка Льва Толстого заставила меня счастливо вздрогнуть и замереть от красоты слова, а вот фальши у него более чем достаточно».
Странные, ох странные дела творятся в Великой Империи под названием Литература.
Почему же в ней такая жесткая нетерпимость, такой раздор и разногласие? Где тот парадный подъезд с суровым и строгим вахтером, пройдя который начинающий автор оказывается на солнечной территории литературы?
Не чуждый творческих амбиций и активного самовыражения посредством слова, я все-таки по преимуществу прилежный читатель. Не образцовый, а самый что ни на есть средний читатель. И вот с точки зрения читателя я и предпринял попытку разобраться, а что же есть собственно литература, почему в ней сложилась нынешняя ситуация, похожая на ожесточенное и кровавое сражение гладиаторов между собой, при том, что зрители почесываясь и зевая, потихоньку покидают полупустые трибуны.
Вместе с лингвистами заглянем в глубь веков. Язык представлял и представляет собой продукт социального общения весьма средних людей, говорят они. Он в своей сути оказывается как бы «параллельным» предметно-феноменальному миру, он посредник, он инструмент, он медиатор всевозможных игр, из которых слагалась и слагается культура. На ранних стадиях культурогенеза, – говорит С. Лем, – мир трактовался как система знаков. Мир был текстом, адресованным к человеку.
В сознании людей прошлого миф и реальность не разграничивались столь четко, как в умах наших современников. Нередко Слово объявлялось источником, а не следствием Дела. Миф возникал как комплекс человеческих желаний, тревог и надежд, как образное представление того, что такое человек и мир.
Литература начиналась с мифа. Литературный текст в те времена не открывал реальной связи между явлениями. Наоборот, литература в лице мифа была товарищем человека в его усилиях понять мир, который не был построен в соответствии с логикой.
Слово с незапамятных времен являлось основным инструментом магии. Языковое высказывание – это управляющая программа, когда слово неминуемо влечет за собой свое овеществление. Тексты, умело сотканные из слов могут расширять, искривлять и ломать индивидуальное сознание. Это и есть смысловая магия. Одни (произведения) действительно угасают бесследно, а другие зажигают гигантские пожары идей и деяний.(Стругацкие) И кому же как не писателю владеть магией слова?
Писатель, – заявляет Ю. Зобнин, – de facto, оказался в глазах российской читательской аудитории исполняющим обязанности духовного пастыря, проповедником, исповедником, пророком и мучеником, от которого ждали не столько удовлетворения эстетических переживаний, сколько руководства в духовной жизни в буквальном смысле. Да, наши писатели никогда и не выходили из этого образа. «... я каждым новым сочинением своим мыслил осчастливить или, по крайности, просветить человечество», – говорит герой романа «Хромая судьба», писатель Сорокин.
«Поэзия и религия две стороны одной и той же монеты»( Диакон А. Кураев).
Слово сказано: религия. Литература всегда и представлялась для писателя религией с беспощадным и безжалостным божеством, вечно требующим крови. Занятие литературой по этой логике возможно только как беззаветное служение. Такое представление о писательском труде возникло еще в девятнадцатом веке. Вспомним произведение В. Брюсова:
Юноша бледный со взором горящим,
Ныне тебе я даю три завета.
Первый прими: не живи настоящим,
Только грядущее – область поэта.
Помни второй: никому не сочувствуй,
Сам же себя полюби беспредельно.
Третий храни: поклоняйся искусству,
Только ему безраздумно, бесцельно.
Осознавая себя жрецами свирепого божества, художники слова проникались религиозным экстазом, отождествляя себя с древними магами, силой своей воли управлявшими СЛОВОМ.
В оный день, когда над миром новым
Бог склонял лицо свое, тогда
Солнце останавливали словом,
Словом разрушали города.
(Н. Гумилев)
Да. Все это прекрасно. Только вот, почувствовав себя предназначенным для столь высокой миссии, художник слова проникался не только ответственностью, но и упивался своей значимостью:
Я – междумирок. Равен первым.
Я на собраньи знати – пэр,
И каждым вздохом, каждым нервом
Я вторю высшим духам сфер.
(В.Брюсов)
Примерно так же ощущает себя и современный поэт, хотя мир с тех пор сильно изменился.
Мы для кого-то элита, гранды,
А для кого-то – просто отбросы...
(Ю.Розов)
Вот тут, мне как читателю кажется, и кроется причина возникновения нынешней ситуации в литературе (по крайней мере той, что использует русский язык).
То странное состояние русской литературы возникло в результате того, что литература сейчас существует именно как религия, разодранная на великое множество различных сект и мистических лож. Так как «Мензура Зоила» – машина для измерения объективной ценности художественного произведения не создана и никогда, вероятно, создана не будет, идет борьба за места в творческой иерархии, за рейтинг. Отсюда и хамоватые высказывания критика В.Т. и голословные «мнения» какой-то тусовки, считающей, что сила писательского таланта является функцией, обратно пропорциональной расстоянию от кремлевских башен. Отсюда и резко отрицательное отношение к новичкам, еще не прошедшим обряда посвящения в «сектанты».
Вернемся опять к известному киевскому критику. «Фантастика – литература для мертвых, которые в ней находят имитацию жизни». Нетерпимость, высокомерие, чувство собственной исключительности – питательная среда сектантства. Вот что пишет В. Авцен: «Знаю одного киевского журналиста, который никакую современную литературу вообще не читает, а перечитывает только русскую классику. Говорит – счастлив!» Дожились – талибан от литературы! Дай волю, будет гяурам глотки резать.
Сектантские настроения и создают впечатление, что самая главная беда литературы – это наличие огромного полчища графоманов, нападающих на ее благородных рыцарей, признанных писателей. И самая главная и самая святая обязанность жрецов от литературы защитить ее от их злобных посягательств.
Но что же это такое на самом деле – графоман? Да попросту неумеха. Он подобен человеку, не разу не державшему в руках иглу и вдруг решившему стать портным. Конечно, он исколет все пальцы, затратит преогромную массу времени и сошьет нечто ужасное, над которым все будут смеяться. Таков же и начинающий автор – беда и головная боль редакторов всех издательств и художественных журналов. Но мне-то читателю он совсем не враг. Его работы до меня попросту не доходят. Они попадают в корзину, реальную или виртуальную, где и заканчивают бесславно свой путь.
Другое дело здесь, на пространстве светлом и чистом, которое называется Великой Художественной Литературой. Как раз здесь читатель и обнаруживает произведения, которые, не являясь графоманией, отнюдь не безобидны.
Для наглядности вернемся к примеру с искусством портного. Кто не покупал в свое время красивые и дешевые китайские вещи, которые носились только до первой стирки? Далее, может быть вы, дорогой читатель, смотрели хоть однажды показ по телевизору экстравагантных моделей одежды. Ну тех, что их старых газет, рыбацких сетей и консервных банок. То, что в реальном мире никто и никогда не оденет.
Подобное существует и по солнечную сторону парадных дверей страны Литературы. Итак, поговорим вначале о халтуре. Доказав миру и собратьям по перу, что он писатель, что отлично владеет словом, что он теперь свой человек в «секте», автор забывает о своем предназначении. Он поддается прессу рынка и вступает на путь производства массовой продукции. Роман за два месяца, повесть за неделю, рассказ за полчаса. Его Величество Рынок требует! Творения нашего автора – это совсем не графомания. Это литература? Или антилитература?
Господствующий тренд ориентирован на «облегчение» всего. Нынешний автор выбирает темы, ориентируясь только на коммерческий успех. Но то, что хорошо продается, немедленно подвергается массовой эксплуатации, вплоть до полного насыщения рынка.
Рассмотрим теперь тот ряд книг, которые пользуются высоким рейтингом у критиков. Поговорим об авангарде. Создавать подобную литературу – это завоевывать все новые и новые области оригинальности. Причем автор тратит гигантские усилия, чтобы превратить в произведение искусства все что угодно, то что раньше ни в какой мере таковым быть не могло.
««Новый роман» – это банальность, приготовленная оригинальным способом. Он не вышел из сферы компромиссов, где Сцилла представлена банальностью, а Харбида – полной непонятностью»(С. Лем).
Как считает С. Лем, произведения такого типа адресованы прежде всего специалистам-критикам, ищущим простор для широкомасштабного показа своей интеллектуальной эрудиции. Но для читателя они не интересны. Ему не хочется носить костюмы из старых газет и консервных банок.
И чтобы завоевать именно такого читателя, наиболее выдающиеся творцы модерна находят новые, достаточно оригинальные пути. Императив их творчества – «напасть и разрушить то, на что никто еще не додумался напасть». Не удивительно, что ожесточенный поиск еще не оскверненной чистоты неустанно продолжается.
Однако, как говорил философ Ф. Ницше: «Если ты долго смотришь в бездну, то бездна тоже смотрит в тебя».
Под воздействием масс-культуры русский этнос, точнее – его активная часть, уже полностью потерял нравственно-этические ориентиры.
У Лема я нашел интересную мысль: «Если сталкиваются между собой слишком много инновационных предложений, культура подвергается распаду. Все что в ней порождается, сразу же смывается волной очередных инноваций».
И мне кажется, что признаки распада культуры в виде отдельных локусов уже существуют. Один очень непосредственный господин заявил: «Появляется прослойка т.н. интеллектуального быдла. Это люди, полагающие, что имеют интеллектуальные запросы, и люди, которые удовлетворяют эти запросы».
Трудно сказать, так ли это. Однако смотрите: некий господин, скрывающийся под
псевдонимом Фима Жиганец предложил следующий перевод письма Татьяны к Онегину. Так сказать, ликбез для братанов, недавно откинувшихся с зоны. Кто брезгливый, пропустите, пожалуйста, этот пример.
Я тусанула вам малевку;
Хуль тут еще соображать?
Теперь вы можете воровку
За делать нехер облажать.
Но вы, мою судьбу-кантовку
Не парафиня, не говня –
Не офоршмачите меня...
(Ф. Жиганец, Издранное. Тираж 10000)
Теперь приведу высказывание В. Луговенко: «Если речь человека насыщена отрицательными по смыслу словообразованиями, в молекулах ДНК начинает вырабатываться, так сказать, «отрицательная программа». Постепенно эти искажения становятся столь значительными, что видоизменяют структуру ДНК, и это передается потомкам. Накопление таких негативных качеств может быть названо «программой самоликвидации».
Как материалист я не верю в теорию, предложенную Луговенко, но как человек достаточно поживший, я и сам вижу, что некая черная магия слов, до предела насыщенных подлостью и злобой, льющаяся с экранов телевизоров, со страниц газет, журналов и вот теперь художественных книг стремится включить программу хаоса. Только не в молекулах ДНК, а в тех областях, в которых слово действительно имеет силу. Это узлы, структуры и институты современного общества.
Ныне многие авторы, действительно владеющие словом и претендующие на то, чтобы войти в число классиков русской литературы, чересчур увлеклись «чернушностью», сделав предметом эстетизации исключительно социопатии. Они думают, что творят нечто великое, ту самую пресловутую «нетленку», а на самом деле попросту рубят сук, на котором сами же и сидят. Можно согласиться с О. Уайльдом, что искусство отражает не жизнь, а зрителя (в случае литературы – читателя). Но на самом деле искусство не только отражает зрителя или читателя – оно его же и формирует. Закон обратной связи везде и всегда действует с железной неукоснительностью.
И мне, как читателю, кажется, что все это есть писательский брак, который много вреднее брака, называемого графоманией.
Вернусь к ширпотребу, той самой халтуре, которая ныне достигает достаточно высокого качества, но не становится от этого безобидным попкорном. Самый читаемый и издаваемый ныне жанр – криминальный – настолько, насколько это только возможно, приблизил читателя к миру преступников, так что читатель постепенно начинает утрачивать понятие о том, что же есть Добро, а что Зло. Зачастую в этих произведениях приукрашиваются воровские подвиги, прославляются воровские законы и «доблестное» воровское поведение. Соблазнительными, привлекательными красками в них изображается романтика антимира, мира Зла. Даже более мягкое женское криминальное чтиво наполнено гнилью. В романах литературных дам смакуется фартовая жизнь новых богатых, которые прожигают ее в казино, заруливают на крутых «тачках». Их особняки за «колючкой», охраняют «афганцы». «Гешефты» крышуют братаны из мафии и т.д. В голову читателя вдалбливается, что это хорошо. На роль же отрицательного героя назначаются маленькие «человеки» из народа, сыновья и дочери работяг и училок, отчаянно завидующие богатым «хорошим людям». Сочувствие к «маленькому человеку» исчезло из литературы.
Совместными усилиями творцы и маги слова приближают сатанинскую революцию Хаоса. Нет, не войдут лучшие романы «чернушников» в классику. Не войдут, просто потому, что вводить их будет некому и некуда. Сук, называемый культурой, уже трещит. Каждый день в России исчезают две деревни. Согласно расчетам статистиков при сохранении текущего уровня рождаемости к 2300 году в России будет жить всего лишь чуть больше миллиона человек. Однако в действительности ход событий никогда не согласуется с предсказаниями статистиков. Россия тонет стремительней. Да что там Россия, на наших глазах гибнет весь старый мир! Возможно еще при своей жизни мы увидим корчи нынешнего порядка, его мучительную агонию. Россия просто крайний бастион западной культуры на востоке, который первым и падет. Русский язык исчезнет вместе с народом. Возможно, в чужих языках останутся крохи того, что когда-то называлось великой русской литературой. Слава Богу, в Китае в школьную программу входят хотя бы «А зори здесь тихие» Васильева.
При самом лучшем варианте развития событий народы России будут поглощены и растворены великой китайской нацией. При худшем... Перечитайте «Апокалипсис».
«Если мир когда-нибудь рухнет, то возможно, не хватило именно Вашей руки, чтобы все уцелело». (И. Чусов)
В заключении, я, как читатель, как самый обыкновенный читатель, обращаюсь ко всем писателям. С талантом огромным и с талантом поменьше. Ко всем, кто владеет магией слова. Не гонитесь за крайностями, они не есть литература. Делайте Литературу! Ту, что способствует укреплению культуры, а не ее разрушению. Культуры, которая является стратегией разумных существ целью которых является их выживание.
А в конце еще цитата из книги покойного философа и писателя С. Лема:
«Я не скрываю своего желания, чтобы литература и дальше выполняла познавательные функции; чтобы она не убегала от мира и не пряталась от него, чтобы не приукрашивала, внося в него мнимый порядок, но чтобы и не клеветала на него и не позорила его – но была бы его судьей или по крайней мере наблюдателем, то есть разумным свидетелем».
© Александр Василенко.